Размышления о любви.

И Слово будет произнесено —
Молчание взорвется.
Да будет так. А то, что не дано,
Уйдет и не вернется.

Ветхий клочок бумаги, который, скорее всего, пережил сотни войн, падения великих цивилизаций и смерть тысячи поколений, был неумолимо подставлен под яркое пламя свечи. Блеклые, полустёртые слова, начертанные тёмными чернилами, исчезали в жадном огоньке, который поедал податливую плоть пергамента, оставляя лишь черный прах былых веков. Светло-карие глаза, заточенные в серый ободок по краям, безразлично наблюдали за этим действом. Им не было никакого дела до того, что это заклинание утеряно людьми навсегда. Не было дела и их обладательнице – маленькой девчушке с растрёпами тёмных волос по плечам. «Теперь моя память – ваше хранилище», - словно бы оказывая милость тайне, которую передавали долгое время из рук в руки, хранили в ларцах и всячески оберегали. Целый лист бумаги, чтобы объяснить весь ужас, ждавший того, кто произнесёт это заклинание, и лишь три слова, которые связывали его воедино. «Детская глупость», - мелькнуло в голове птички и, когда последняя жизнь упорхнула из огненной жертвы, она встала с колен. С её уст едва не сорвалось жуткое трио слов, которым не терпелось творить то, что наказали делать им старые ведьмы, жившие давно, но все ещё существовавшие здесь и сейчас. «…Стоит лишь им прозвучать, как ближайшая душа или души вырвутся из своих сосудов или же ворвутся в них – неистово и жестоко. И не будет боли человеку сильнее, чем эта…». А вот это уже не чепуха. Юная чародейка не хотела летать впотьмах этого омерзительного места, пытаясь вновь вернуться в своё тело, пытаясь, но тщетно. Она хотела другого. Хотела испробовать на тех, кому уже было безразлично что-либо. На мёртвых.
Тихий и недолгий звонок в кармане джинс объявил, что пришло смс. Рука медленно выудила телефон и настороженные глаза пробежались по тексту.

«Клементина, выходной. Будь осторожна. Я не хочу, чтобы ты привлекала внимание. Не хочу, чтобы с тобой что-нибудь случилось.»
Пухлявые губы скривились от раздражения. Никаких имён – таков был уговор. Но люди слишком рассеяны, слишком глупы, чтобы следовать правилам. Глуп и этот человек, хоть и очень полезен. Девушка, чьё имя – Клементина, спрятала средство связи обратно и вышла из обветшалого домика, что был скрыт в чаще леса. Она ненавидела белые дома и детские площадки, ненавидела город, в который пребыла, ненавидела человека, что жил в нём. Габриэль Кортез – её родная кровь, её брат. Человек, которому она отдала бы всю свою ненависть, на которого кричала бы без умолку – лишь бы услышал и умер. Но свой сладкий голос она собиралась приберечь для другого, а ненависть…Что останется в её маленьком, всё ещё не выросшем до конца теле, если не станет там этого чувства? Она будет пустой куклой, той, которых кругом сотни, которых море и ты тонешь в них, в этих пустых телах, спасаемая лишь этой эмоцией, этим приятным, как летнее вино, чувством, от которого поднимается жар в груди, который согревает её бледные члены в самые холодные вечера. Обветренные губы чуть приоткрылись, вдыхая свежий воздух, набирая полную грудь этого бордящего напитка, чтобы воплотить из него злость и гнев, чтобы ничего стало чем и служило ей, потомственной ведьме, как служило зверью, населявшему этот лес, жизнью и счастьем. Вдохнула, чтобы выдохнуть тёплую едкость мира, наполнить его неприязнью и горечью. И вновь вдохнуть чистоты, дабы выдохнуть грязь.
День близился к своей кончине, когда Кортез подняла свои глаза к большому зданию больницы. Мистик Фоллс – маленький городишко, но дома здесь строили так, словно бы надеялись на пополнение в своей «семье» ещё сотней-другой людей. Безразличным взглядом проводив до поворота кафе мать и дочь, неспешно шедших за ручку, Клементина двинулась к левому крылу больницы. Туда, где располагался морг. Ненавистное место. Слишком напоминающее о событиях давно минувших дней, но оставивших очень глубокие борозды ран в сердце. Нерешительность и страх сковал её так быстро, что девушка не успела приготовиться и была закинута в воспоминания. В те, к которым Кортез не желала возвращаться никогда, но помнила каждую деталь дня, который не отпускал её уже очень долгое время.
Огонь, она слышит крик братьев, и сама кричит. Зовёт маму, отца. Боится оранжевых язычков, окружавших её со всех сторон. Она закрывает глаза и выставляет перед собой руки. И спасается.
Ладони, в которые она упёрлась взглядом, были сухи. Птичка смогла сдержаться, смогла заковать в цепи свою боль и не давать воли воде, той магии, которая жила в ней. Вода. Она могла часами смотреть, как та льётся меж её пальцев, как обволакивает её кожу, как орошает цветы на подоконнике. Тогда её спасла вода, тогда она дала ей жизнь и право на неё. «Водяная лилия» - назвал её однажды Габриэль. Ещё тогда, когда она смотрела на него с тем тёплым чувством, с которым смотрят на своих родных. «Бред. Прекратите бредить. Никогда. Никогда больше я не назову его братом. Он лишь мерзость, которая водиться с этим вампирским отродьем, с…», - испустив лёгкое шипение сквозь сжатые губы, она сжала ладони в кулаки и уверенно направилась к моргу. Ну, как можно увереннее.
Дверь – штука неподатливая, упрямая и злая. Но здешняя открывалась внутрь, словно бы знала, что назад мало кто выходит. Здешняя была миролюбива, тиха и услужлива. «Входи», - ласково пропел ветер, вырвавшийся из помещения, чтобы разнести кругом и вокруг едкий запах моющих средств, под которыми неловко спряталась сладость. Ведьма вошла осторожно, словно опасаясь, что тут кто-то может ходить. Но ведь мёртвые не ходят, верно? А живые?..
В её объятия упало темноволосое чудо с круглыми от страха глазами и отчаянием на тоненьком личике. «Спаси!», - кричал весь её вид, молил о помощи, да так громко, что Кортез поддалась. Сглотнув накатившую оторопь, она отпустила девушку и осмотрела её.
- Что такое? Ты бледна, - какая помощь нужна ей? У неё кто-то умер? Птичка не умела говорить слова соболезнования, даже не умела по-отечески хлопать по плечу. Нет. Тут было что-то другое. Тут было что-то тёмное – она почувствовала. Смерть в самом естественном её проявлении. Смерть, облачённая в одежды и награждённая цветом. Смерть, которая жила.
- Беги, - пропели губы Кортез, а её тело двинулось вглубь морга, туда, откуда доносилась песнь холода и мрака, такая любимая и такая пугающая. Она звала девицу к себе, манила, а та не смела противиться. Не смела ослушаться. Лишь светло-карие глаза, заключенный в серый обод, остались столь же безразличны ко всему, коими были пару часов назад. 

Еще я есть на этом свете.
Я - тяжесть, трепет и тепло.
Но в доме Зверь, снаружи ветер
Стучит в стекло.

А будет так: снаружи ветер.
Урчит насытившийся Зверь,
Но только нет меня на свете.
Где я теперь?

Любите весну!

Заплакало небо, затопило дождём слёз.
Талый снег с пёстрых крыш медленно сполз.
Весна! Весна пришла! Долой шубы и варежки!
Скоро будет тепло. Выйдут на улицу бабушки,

Высунет нос рыжеухая кошка,
«Корабли выпускать выходи!», - крикнут мальцы в окошко.
Всё встрепенётся, оживится, чуть сонно вздохнёт,
И в путь весна нас вскачь понесёт!

Позовёт с Юга пташек, вытащит солнце из туч,
Даже раскидистый дуб, что стар и могуч,
И он оживёт, запоёт с ветвей птицами.
Засияют улыбка людские лица –

Весна! Весна пришла! Долой холод и тишину!
Очнется крошечный пруд в соседнем лесу,
Подснежник распуститься первый в году.
Ведь это же счастье – любите весну!